История государства Российского

Оглавление

Константин, Великий князь Владимирский и Суздальский г. 1216—1219

Добросердечие Константина. Дела ливонские. Важное предприятие Мстислава. Пылкость юного Даниила. Тиранство венгров в Галиче. Убийства в Рязани. Смерть Константина.

Мстислав возвел Константина на престол великого княжения Владимирского и шел смирить своего зятя, который, оставив гордость, прибегнул к великодушию старшего брата. «Будь моим отцом, — говорил он Константину: — я в твоих руках и прошу у тебя хлеба: неужели выдашь меня князьям новогородскому и смоленскому?» Мстислав в угодность Константину согласился на мир и принял дары от Ярослава; но не хотел, чтобы дочь его жила с князем столь жестокосердым: взял ее к себе и возвратился с честию в Новгород, освободив всех жителей оного, бывших в Переяславле.

[1217—1218 гг.] Достигнув цели своей, Константин захотел утешить изгнанного Георгия, призвал его к себе, объявил наследником великого княжения и дал ему Суздаль. С искреннею дружбою обняв брата, Георгий клялся забыть прошедшее. Константин чувствовал слабость здоровья своего и желал в случае смерти оставить юным сыновьям второго отца в их старшем дяде.

Мстислав, герой сего времени, совершив одно дело и ревнуя ознаменовать свое мужество новым, еще важнейшим подвигом, удалился в южную Россию. Пользуясь его отсутствием, литовцы разорили несколько селений в области Шелонской, а рыцари немецкие, заняв Оденпе, старались укрепить сие место. Владимир Псковский находился тогда в Новегороде и, приняв начальство над войском, осадил прежних друзей своих, немцев, в оденпском замке. В то время как жители города коварно предлагали мир россиянам, отошедшим далеко от стана, немцы напали на обозы новогородцев. однако ж, потеряв многих людей и в том числе двух воевод, должны были спасаться бегством в замок. Сам великий магистр ордена, Вольквин, едва ушел с Дитрихом, братом епископа рижского, Альберта, и зятем Владимира Псковского. Теснимые осаждающими, терпя голод, не смея вторично вступить в бой, они требовали мира. Дитрих, в залог верности, остался в руках у новогородцев, которые дали рыцарям свободный пропуск, взяв в добычу 700 коней немецких — Мстислав, возвратись из Киева, объехал Новогородскую область, наказал некоторых ослушных или нерадивых чиновников, созвал граждан столицы на дворе Ярослава и сказал им: «Кланяюсь Святой Софии, гробу отца моего и вам, добрые новогородцы. Иноплеменники господствуют в знаменитом княжении Галицком: я намерен изгнать их. Но вас не забуду и желаю, чтобы кости мои лежали у Святой Софии, там же, где покоится мой родитель». Тщетно граждане, искренно огорченные, молили князя великодушного, любимого не оставлять их. Он дружески простился с народом и спешил в Киев к своим братьям, пылая нетерпением собрать войско в южной России и вести оное к берегам Днестра.

Честь и вера предписывали Мстиславу сей подвиг. Мы оставили юного Даниила на престоле галицком с одним именем князя: бояре всем управляли, и находя вдовствующую супругу Романову опасною для их своевольства, принудили ее выехать в Бельз. Даниил проливал слезы, не хотел разлучиться с нею и в гневе ударил мечом одного из вельмож, взявшего за узду коня его; однако ж княгиня умолила сына остаться. Оскорбленный сею дерзостию бояр, Андрей, король венгерский, пришел сам с войском, смирил мятежников и виновнейшего из них, Владислава, оковал цепями. Но скоро бедствия Романова семейства возобновились. Тайно призванный галичанами, Мстислав Немой заставил Даниила бежать в Венгрию; а Аешко Белый отнял у Василька I Бельз для своего тестя, Александра Владимирского (Ва-силько, провождаемый многими боярами, удалился в Каменец). Уже Андрей вторично шел защитить Даниила; уже Мстислав Немой, слабый, хотя и властолюбивый, бежал от страха, когда ужасный бунт открылся в самой Венгрии. Свирепые бароны, враги королевы Гертруды, умертвили ее, готовив такую же участь и королю. В сих обстоятельствах он мог думать единственно о собственной безопасности: чем боярин галицкий, Владислав (тогда освобожденный), умел воспользоваться, представляя ему, как вероятно, что отрок Даниил, сын отца ненавистного народу, не в состоянии мирно управлять княжением, или, возмужав, не захочет быть данником Венгрии; что Андрей поступит весьма благоразумно, ежели даст наместника Галиции, не природного князя и не иноплеменника, но достойнейшего из тамошних бояр, обязав его в верности клятвою и еще важнейшими узами столь великого благодеяния. Желание Владислава исполнилось: предпочтенный другим боярам, он с дружиною венгерскою приехал господствовать в свое отечество, назвался князем и думал равняться саном с потомками Св. Владимира; а Даниил и мать его, обманутые надеждою на покровительство Андрееве, обратились к Лешку Белому. Видя с завистию, что богатая Галиция сделалась почти областию Венгрии, сей государь усердно взял Даниилову сторону, одержал верх в битве с Владиславом и хотя не мог завоевать Галича, однако ж услужил сыновьям Романовым, принудив своего тестя, Александра, уступить им Тихомль и Перемиль. Там могли они несколько времени жить спокойно вместе с родительницею, печально смотря на башни владимирские, наследственную столицу Романову. Туда съехались все верные бояре, сподвижники их храброго отца, готовые усердно служить и сыновьям, которые в нежном Цвете юности обещали зрелые плоды мужества, ум необыкновенный, душевное благородство. Россияне и чужеземцы с удивлением видели в ничтожном городке двор блестящий, составленный из витязей и бояр опытных, особенно уважаемых государем польским. Воевода сендомирский, именем Пакослав, доброжелательствуя Романову семейству, хотел согласить выгоды оного с выгодами венгров и ляхов, бывших тогда явными врагами за Галич; ездил к Андрею и без труда склонил его к миру. Положили, чтобы малолетний сын Андреев, Коломан, женился на малолетней дочери герцога Лешка, Саломее, и княжил в Галиче; чтобы король уступил Перемышль ляхам и чтобы Владимир отдать Даниилу с братом, а Любачев миротворцу Пакославу. Условия были исполнены: Александра выслали из Владимирской области, а Владислава, как хищника, заточили. Таким образом (говорит летописец) сей гордый боярин безрассудным честолюбием погубил себя и детей, коих никто из князей российских, оскорбленных его дерзким самозванством, не хотел призреть. Может быть, утомленные смятениями и переменами галичане удовольствовались бы тогдашним своим жребием, если бы новое правительство венгерское наблюдало умеренность и справедливость; но Андрей весьма неблагоразумно вздумал утеснять нашу церковь. Уже в первый год Коломанова властвования, в 1214 [году], он писал к папе Иннокентию III, что народ и князья галицкие, подданные Венгрии, испросив себе сына его в государи, желают присоединиться к римской церкви, единственно с тем условием, чтобы папа не отменял их древних обрядов священных и дозволил им отправлять богослужение на языке славянском. Когда же архиепископ гран-ский именем преемника Иннокентиева, Гонория III, возложил в Галиче венец королевский на сына Андреева и Саломею, сей новый государь, исполняя волю отца и папы, изгнал епископа российского, священников наших и хотел обратить всех жителей в веру латинскую. Народ, уничиженный мятежами, преступлениями и кознями бояр запутанный в противоречиях своей системы политической, не смел восстать на тиранов совести, довольствуясь бесполезными жалобами. К несчастию венгров, Андрей поссорился с герцогом Лешком, отнял у него Перемышль с Любачевом и возбудил в нем столь великую злобу, что он, вопреки узам крови, искал в России сильных неприятелей зятю. Таковым представился ему Мстислав Новогородский. «Ты мне брат, — писал Лешко к сему храброму князю: — иди прославиться знаменитым подвигом мужества: Галич, достояние твоих предков, стенает под игом утеснителен» Мстислав, подобно отцу готовый всегда на дела великие, не отказался от предложения, столь лестного для его славолюбия.

В то время как он занимался в древней южной столице воинскими приготовлениями, тишина царствовала в пределах великого княжения Владимирского. Константин наслаждался спокойствием подданных и любовию братьев; не следовал примеру дяди и родителя: не требовал повиновения от слабейших князей соседственных и думал, что каждый из них обязан давать отчет в делах своих единому богу. Ободренные сею излишнею кротостию, двое из владетелей рязанских дерзнули на гнусное злодеяние.

Коварный Глеб, при великом князе Всеволоде, хотевший погубить своих родственников доносом, условился с братом, Константином Владимировичем, явно лишить их жизни, чтобы господствовать над всею областию Рязанскою. Они съехались в поле для общего совета, и Глеб дал им роскошный пир в шатре своем. Князья, бояре пили и веселились, не имев ни малейшего подозрения. Хозяин ласкал, приветствовал беспечных гостей; лицо и голос злодея не изменяли адской тайне его сердца. В одно мгновение Глеб и Константин Владимирович извлекают мечи: вооруженные слуги и половцы стремятся в шатер. Начинается кровопролитие. Ни один из шести несчастных князей, ни один из верных бояр их не мог спастися. Утомленные смертоубийством изверги выходят из шатра и спокойно влагают в ножны мечи свои, дымящиеся кровию. В числе убиенных находился и родной брат Глебов, добродушный Изяслав.

[1218 г.] Злодейство было ужасно: еще ужаснее то, что виновники остались без наказания. Великий князь Константин — изнуренный, может быть, недугами — довольствовался сожалением о несчастных; строил церкви, раздавал милостыню и с восторгом лобызал святые мощи, привозимые к нему из Греции. Незадолго до кончины своей он послал старшего сына, именем Василька, княжить в Ростов, а другого, Всеволода, в Ярославль, приказав им жить согласно, быть во нравах подобными ему, благотворить сиротам, вдовицами, духовенству и чтить Георгия как второго отца. Константин преставился на 33 году от рождения [2 февраля 1219 г.], оплакиваемый боярами, слугами, нищими, монахами. Хваля его мудрость и добродетель, летописец суздальский говорит, что сей князь не только читал многие душеспасительные книги, но и жил по их правилам; был исполнен апостольской веры и столь кроток, что старался не опечалить ни одного человека, любя делом и словом утешать всякого.— Супруга Константинова немедленно постриглась над его гробом и, названная Агафиею, чрез два года кончила дни свои в уединении монастырском.